Русская лень. Миф или реальность.
Часть I.
То, что свинья непременно грязная, а «русиш швайне» еще и крайне ленива – является, безусловно, «исторической аксиомой». Об этом пишется во всех мемуарах побывавших здесь, в России, иностранцев, которые со странным упорством и последовательностью (казалось бы: не нравится – не езди!) со времен царя Гороха тянулись в Московию, на Русь, в Российскую империю, а, уехав, препарировали наши недостатки и осуждали особенности. Ужас, какая страна! Ленивые мужики! По тридцать лет на печи сидят, что тут говорить. Веками, заметьте, со времен Ильи Муромца. Национальная идея – ничего не делать и ни в чем себе не отказывать!
Самое любопытное, что подобное мнение, имеющее длинную седую бороду, сложилось не на основании каких-либо конкретных фактов и проявлений российской бытовой жизни, а, так сказать, по совокупности. Вот когда тавро на народный лоб было поставлено, для его подтверждения и обоснования в ход пошли надерганные из исторического контекста «обвинительные» эпизоды. Спят, гады, на печи! Позвольте, господа хорошие, а где тот народ, который не спит?
А уж на печи, не на печи – это вопрос удобства и интерьера. На печи спать было попросту теплее и удобнее. Кстати, и для здоровья полезнее. Многие врачи склоняются к тому, что спать поверх прокаленных, медленно отдающих жар кирпичей русской печи – прекрасная профилактика простуд, простатитов, ревматизмов и прочего. Работали-то в поле, порой и под дождем, и с промокшими ногами. Сухое тепло русской печи успокаивало и лечило. А послушать иностранцев, так получается, на печи спать чуть ли не неприлично.
«Работа – не волк, в лес не убежит!» Это поговорка – отнюдь не хронической лени показатель, а всего лишь умение различать потребности сиюминутные и перспективные. Есть то, что необходимо сделать здесь и сейчас, не откладывая. Всегда и во всяком хозяйстве есть дела обязательные, но не срочные. Сделать их все равно придется, но не обязательно сию секунду, поскольку они «не волки», сами по себе не исчезнут, «в лес не убегут».
То есть при желании в поговорках и в сказках увидеть можно вообще все что угодно. Если точно знаешь, что народ ленив, – обязательно найдешь подтверждение своему предрассудку.
У Ивана-дурака из народных сказок вообще не жизнь, а сплошная «халява», эдакий счастливый лотерейный билет, своего рода «неразменный пятачок», как у братьев Стругацких. Улыбался, зубоскалил, а в результате – как минимум полцарства, жена – царевна с хорошими перспективами, тесть – подкаблучник и народная любовь. За какие такие заслуги все эти «нетрудовые доходы»?
Про Емелю говорить и вовсе неловко. Он на нашей народной, постыдно знаковой печи не только спал, он на ней перемещался! «Роллс-ройс» в отечественном исполнении. Жил Емеля типичным щучьим Альфонсом, а со временем пожилая патронесса пристроила милого друга в новые заботливые руки. Передала, как эстафетную палочку, в приличную царскую семью. За что?!
Подобный способ препарирования народного фольклора говорит о крайней недоброжелательности исследователей, не более. Все можно обмазать цинизмом, как забор дегтем, и не заметить при этом, что в наших героях симпатичны юмор, предприимчивость, азарт, смелость, доброта и многие другие ценные качества. Ни один народ не откажется от такого «джентльменского набора», никогда не сочтет его показателем душевной и физической лени. Да, кстати, о Емеле. Щуку-то он, в конце концов, поймал сам, личным крестьянским трудом.
Труд, и крестьянский в том числе, никогда легким не был. Неудивительно поэтому, что веками жила сказочная мечта об отдыхе, удаче, хоть каком-то послаблении в тяжелых ежедневных обязанностях. Мечта эта воистину интернациональна, и сказки всех народов мира звучат в унисон. В Германии и Скандинавии от щук помощи не ждали. Там были другие волшебные помощники, вот и все!
У европейцев была популярна народная игра «поймай гнома». Гномы, как знают все приличные люди, обязательно имеют многочисленные клады – горшочки с золотом.
Естественно, что во многих сказках главный герой (сам – бедный, жена – бедная, семеро детишек – один другого бедней) бродил ночью по лесу в местах преимущественного обитания гномов с надеждой поймать хотя бы одного. Уже потом гнома надо было пытать, щекотать, обманывать, чтобы он откупился золотым горшком. В этом деле, как следует из североевропейских сказок, были свои чемпионы и народные герои. Кстати, запытывать щуку Емеле не доводилось. А вот в шотландском фольклоре есть и такой момент: замучил главный герой гнома насмерть. Перестарался.
А солдат из андерсеновского «Огнива»? Как же мы про солдата-то забыли! Огниво, конечно, не щука, не скатерть-самобранка, не печь, но итог тот же – богатство, принцесса и королевство в придачу. Ничего не напоминает? Или Ганс-чурбан из германского фольклора, да заодно из собрания сказок Андерсена, – великий сказочник взял народный сюжет, облагородил его, сделал литературную сказку… Но о чем? О чудесном получении героем тех же принцессы, полуцарства и кучи золота на халяву.
Что касается Ивана-дурака, то в европейском фольклоре было достаточно своих «бедных Йориков», и никто их ни глупыми, ни ленивыми не считал. Напротив, очень тяжелая и опасная у них получалась жизнь.
К сожалению, для русской культуры характерно иронично-критическое отношение к самим себе, своей истории и достижениям. С одной стороны, это неплохое качество, своеобразная гигиена души, благодаря которой делается прививка от зазнайства, спеси и мании величия. Но как известно, «лекарство от яда отличается дозой».
Самокритику не надо доводить до самобичевания! Сказал как-то Пушкин: «Мы ленивы и нелюбопытны» – и мы эти слова приняли как приговор. Да, поганый народ. Ленивый, нелюбопытный – ни тяги к знаниям тебе, ни ума. Этому печальному диагнозу вторит из-за границы мощная группа поддержки: «Лентяи, лентяи, лентяи!» Они не клевещут, просто цитируют «наше все». Тут мы и повесили носы, сгорбились от стыда – лентяи. А еще припомнили и Емелю, и Ивана-дурака, и работу, которая «в лес не убежит»… Ну, полно, господа, убиваться! Александр Сергеевич, конечно, «наше все», достояние отечественной и мировой культуры, но далеко не каждое его высказывание было историческим и объективным. Ведь он и с женой разговаривал, и с друзьями, и с детьми. Деловые переговоры вел с издателями, при этом раздражался непременно и спорил о гонорарах – кормилец большой семьи, куда деваться. О ком говорил Пушкин – «мы»? Кого имел в виду? Арина Родионовна оплошала или придирчивый цензор довел? Может быть, просто паршивое настроение случилось, и все вокруг стало «…и кюхельбекерно, и тошно»?
В любом случае, совершенно недопустимо изымать пушкинские выражения из контекста его жизни, в которой он всегда проявлял и самый горячий патриотизм, и много уважения к русскому народу, и внимание к его истории. Не стоит вечно использовать эту фразу для иллюстрации мифа о бесконечной отечественной лени.
Создание мифа
"Главное – повторять то, что хочешь внушить массам, и это будет результативно! Массы глупы и наивны!" - А. Гитлер. Из книги «Застольные беседы Гитлера»
Мы уже много писали о Маржерете. Казалось бы, трудно извлечь из его труда что-то о трудовой этике русских. Но при желании – получится. Как из поговорок получается, так и из книги Маржерета получится. Часто именно его называют европейцем, который первым уловил, что русские не умеют работать. Это неверно даже фактологически, – за полвека до Маржерета о русских лентяях писывал Герберштейн, за 30 лет – Штаден. Но почему-то требуется именно он. Вообще-то воспоминания Маржерета не вызывали у европейцев ощущения рассказа о чем-то необыкновенном. Все, о чем писал Маржерет, – смерть Ивана Грозного, характеризуемого как страшный тиран, трагедия Бориса Годунова, «чудесное воцарение» Лжедмитрия I, вооруженные поляки в Москве, гибель самозванца, голод, мятежи, кровавые сражения, начало иностранной интервенции, внутренние распри, борьба за власть в огромной стране, – все это читатель того времени в лучшем случае видел «из собственного окна», а в худшем – испытал на себе.
Действительно, на глазах первых читателей Маржерета совершилась смерть Карла IX, одного из организаторов Варфоломеевской ночи, гибель клана герцогов Гизов, убийство последнего Валуа-Генриха III, «счастливое воцарение» Генриха Бурбона, голод, мятеж, крестьянское восстание на юге страны, введение испанского гарнизона в Париж, анархия, ожесточенная борьба за власть.
К началу XVII века во Франции уже около 40 лет продолжались гражданские и религиозные войны. За это время государственная и территориальная целостность Франция находилась под угрозой много раз. В стране действовала полицентрическая система власти. Кроме короля, некоторые области управлялись Католической лигой, другие подчинялись гугенотам, во главе которых стоял Генрих Бурбон (будущий Генрих IV), и, наконец, в Париже действовало «местное самоуправление».
Кровавые битвы между единоплеменниками, выступавшими под различными политическими и религиозными знаменами; восстания крестьян и горожан против сеньоров, королевской и местной власти; грабежи и убийства, производимые наемными отрядами, приглашенными на помощь враждующими группировками; полная деградация и распад политической власти, и, как следствие этого, развал и анархия в стране; физическое истребление мирного населения в ходе военных действий, вымирание целых округов вследствие страшных стихийных бедствий, голода, эпидемии – вот какую картину наблюдали читатели книги Маржерета на протяжении многих лет в своей собственной стране.
Неоднократные покушения на короля Генриха и, наконец, его демонстративное убийство в 1610 году, через три года после публикации книги Маржерета, показывали в достаточной степени кризис и политическую слабость центральной власти. Именно в силу исторических, политических аналогий книга была интересна своим читателям XVII века.
Вероятно, немало измученным французам отрадно было сознавать, что не только у них в государстве бывают времена, малопригодные для жизни.
Для Франции того времени книга Маржерета вполне могла стать своеобразным пособием по выживанию в смутные времена на примере далекой, но такой похожей страны. Излишне говорить, что сами французы себя лентяями не считали. Они прекрасно понимали все трудности и огромное напряжение сил, которое требуется от каждого человека в такой неуютный период истории. И читали они не историю бездельников, а репортаж о соседских бедах, понимая, что беды похожи как две капли воды.
О том, что делалось во Франции тех лет, довольно откровенно писали сами французы: например, исторические сочинения Огюстена Тьерри. И в художественной литературе, напомним хотя бы знаменитую книгу Мериме «Хроника царствования Карла IX».
Но что любопытно: никто из французов никогда не показывал, что Маржерет описывал нечто до боли знакомое современникам! Никаких попыток провести аналогии.
И в России то же самое! Труд Маржерета в России хорошо известен и переведен на русский язык еще в 1830 году. Книга в русском переводе издавалась в 1831–1834, 1837, 1859, 1913 годах. В России, кстати говоря, записки Маржерета считали достаточно ценным, но поверхностным источником исторических сведений. Профессор Петербургского университета, известный историк Н. Г. Устрялов довольно верно подметил слабые стороны книги. Он писал, что «…судя по слогу, можно думать, что автор никогда не беседовал с музами». Судя по биографии, Маржерет больше «беседовал» с лошадьми и оружием, что и понятно, учитывая его своеобразную профессию.
Обратите внимание: никто в России не воспринимает любительские записки вояки-наемника как величайшее откровение в изучении русского характера. Но никто и не находит в мемуарах ничего обидного или оскорбительного! А почему? Да потому, что не было ни оскорблений, ни насмешек, ни порицаний.
Тем удивительнее, что именно творение Маржерета так часто цитируется для «доказательства» русской лености.
Маржерет указывает, что в России в продаже чрезвычайно много хлеба, меда. Отмечает крайнюю дешевизну мяса, благодаря большому поголовью рогатого скота и овец, обилие и разнообразие превосходной рыбы – стерляди, белуги, осетров, белорыбицы, семги, форели. «Подобного богатства нет в Евpoпe» – заключает автор. Вопросы о том, откуда все это изобилие берется, чьими трудами появляется «…в продаже чрезвычайно много хлеба, меда», автор не исследует.
Но цитируют не это место, а особенно популярное высказывание: «…Невзирая на изобилие и дешевизну съестных припасов, простой народ довольствуется очень немногим: иначе он не мог бы удовлетворить издержкам, ибо не знает никакой промышленности, весьма ленив, работы не любит и так предан пьянству, как нельзя более».
Казалось бы – вот оно, из первых уст полученное подтверждение наших неприглядных национальных особенностей. Но секундочку, а судьи кто? Автора на сцену! Перед нами яркий публицист, честный и объективный в своих исследованиях? Куда там!.. Если будем к нему придираться, то легко докажем, что автор не только «…не беседовал с музами», но и со здравым смыслом не дружил. Откуда «не любящий работы народ, преданный пьянству и безделью», получает изобилие дешевых съестных припасов, по какому «щучьему велению» или по колдовству пойманного гнома? Кто создавал богатства, «…подобных которым нет в Европе»? Какие бездельники и пьяницы насобирали ту государственную казну, сокровища которой он вместе с солдатами своей роты так ловко разграбил из хранилищ в Кремле? Впрочем, это вопрос, безусловно неловкий…
Отчего такой долгий разговор о Маржерете? Из-за удивительной банальности его опусов. Во-первых, типичный, с позволения сказать, случай: поверхностное восприятие иностранными путешественниками и мемуаристами русского жизненного уклада и культуры приводило к тому, что их многочисленные заметки превращались в эдакий бессистемный винегрет из личных сиюминутных впечатлений.
Во-вторых, это яркий пример того, как из толстенного сочинения извлекается только то, что нужно для создания черного мифа о России. Маржерет много чего понаписал… Но только это конкретное место выдергивается из всех сочинений для доказательства русской лени. Юристы называют такой подход «презумпция виновности» – то есть априорной уверенностью в том, что русские в чем-то обязательно «плохи». Видите?! Еще Маржерет говорил!
Маржерета нельзя рассматривать как первого русофоба, поведавшего миру о русской лени. Возможно, восстав из гроба, он бы с гневом отказался от такой роли – человек как будто был не мелкий и не подлый.
В XX веке миф о генетической лени и народной тупости обрел «методологическое обоснование» в работе Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма».
В этой книге проводится ценностный водораздел между западной – протестантской и восточной – славянской православной этиками.
Суть различий, по Веберу, заключается в следующем: трудолюбие и получение выгоды – одобряемая протестантская ценность, а потому западные народы – трудолюбивы и ориентированы на обогащение, а христианская ортодоксальная (православная) ценность – страдание и бесперспективный труд, за который вознаграждение христианин получит в следующей, загробной жизни. Понятное дело, раз нет мотивации к труду, нет скорого обогащения – никто и не трудится. Видите, как все просто и замечательно!
Тезис этот о «протестантской этике» обожают наши современные либералы. Ведь очень «научно»! Вот небольшой личный пример.
Мой хороший институтский товарищ, человек имеющий не просто два высших гуманитарных образования – МГИМО и РАГС, но и много и заинтересованно изучающий историю, – яркий пример веберовского зомбирования.
Он как только увидит из окошка своего «Мерседеса» золотые купола и кресты, давай «со знанием дела» рассуждать, как тормозила РПЦ развитие России. И как бы мы здорово жили, избери Свет-Владимир в свое время в качестве государственной религии католичество или, на крайний случай, ислам.
На слове «ислам» мы обычно схлестываемся, ибо в качестве примера от обратного он тут же получает «процветающие» Иран и Ирак, где, как и у нас, с природными ресурсами все «выше крыши». Лучше уж тогда «синтоизм» какой-то или «дзен-буддизм», – вот как у Японии и Южной Кореи экономика «прёт», простите за вульгаризм, и притом ни тебе нефти-газа, ни леса, ни угля. Да вообще ничего, а к тому же зимой еще и совсем не жарко.
Не Куба, которой никакой райский климат процветать не помогает, а 100 % католическая страна, к слову сказать.
Ну, так вернемся к автору гениальной идеи о «протестантской этике» г-ну Веберу. Изобретатель этого изящного объяснения нашего национального позора – безделья – сам по себе весьма примечательная личность.
Эмиль Максимилиан Вебер – профессор экономики в нескольких немецких университетах, один из основателей «Немецкого социологического общества». С 1918 года профессор национальной экономии в Вене. В 1919 году – советник немецкой делегации на Версальских переговорах. Трудно представить себе немца, который в это время с доброжелательностью относился бы к Европе в целом и к России, в частности… Как правило, неудачи в практике очень способствуют развитию теоретической активности. Свою концепцию, родившуюся на обломках разгромленной Германии, Вебер называл «понимающей социологией».
Социология анализирует социальное действие и пытается объяснить его причину. Понимание по Веберу – это реконструкция того смысла, который вкладывал в свои поступки сам человек. В отличие от своих современников Вебер не стремился строить социологию по образцу естественных наук, относя ее к гуманитарным наукам или, в его терминах, к наукам о культуре.
Это была очень правильная и перспективная позиция. Именно гуманитарные науки предполагают абсолютно субъективные оценки явлений, поскольку оценочная шкала не поддается измерению ни в одних известных единицах. Задача ученого-гуманитария – проанализировать именно эти субъективные мнения. Вебер неплохо знал русский язык, изучал русское общество начала XX столетия. Кроме своей главной книги он написал две большие статьи «О ситуации буржуазной демократии в России» и «Переход России к мнимому конституционализму». Судя по статьям, к России и к русским он не испытал ни ярой вражды, ни особой любви.
В центре социальной философии Вебера – идея свободы, осмысленной, так сказать, «культурно-социологически». Она истолкована у него в духе ее исключительно протестантского понимания – в качестве свободы «лица», индивидуально определенной личности, действующей, что называется, в здравом уме и твердой памяти, с Богом в сердце и разумом в голове, а потому полностью ответственной за свои действия.
В своем классическом виде такая свобода – дело уже не будущего и не настоящего, а прошлого, хотя и не столь уж далекого. Ее классическую эпоху Вебер относит к временам раннего капитализма. Прежде всего – к временам Великих географических открытий, когда «…раздвинулись необъятные пространства свободы», с одной стороны, и с другой – связывает ее с эпохой Реформации, из которой, согласно его концепции, родился «дух капитализма»: радикальный протестантизм с его «хозяйственной этикой».
Этой «протестантской этике, по Веберу, Запад обязан и своим экономическим ростом, и подлинно демократическим укладом общественной и политической жизни. Очень красиво изложено, не правда ли? Свободное общество свободных людей, бескрайние просторы демократии, уважительный паритет между личностью и государством – вот венец европейских достижений. Правда, венец этот в пору только протестантской голове…