Page 27 - vovie

Уве Топпер: «Великий обман. Выдуманная история Европы» 26

курии. Время от времени по древнеримскому лимесу проходила граница между Реформацией и
римской церковью. Можно было думать о территориальных договорах с отдельными народами
на основе описаний в «Германии» Тацита.

Уже упоминавшийся ученый Мауэрсбергер, к сожалению, даже не подозревал о том,
насколько близко он подошел к истине, считая ключом к сочинению Тацита следующий
пассаж: «Да пребудет, молю я богов, и еще больше окрепнет среди народов Германии если не
расположение к нам, то, по крайней мере, ненависть к своим соотечественникам, ибо, когда
империи угрожают неотвратимые бедствия, самое большее, чем может порадовать нас судьба, –
это распри между врагами».

Короче говоря, Италии выгодны распри между германцами.
У противников «теории фальсификации» существуют многочисленные контраргументы.
Например, прическа свебов (подобранные наверх и стянутые узлом волосы), нашедшая
подтверждение в археологических находках. Но римлянин XV века вполне мог видеть
высеченные в камне изображения свебов с их характерной прической.
Сторонники подлинности Тацита напоминают о вале ангривариев, вновь открытом в
начале XX века. Однако трудно спрятать земляную насыпь, обнесенную частоколом, высотой в
несколько метров и шириной в 10 метров. То же относится и к форме лодок, и к повозке Нерты,
и к железным копьям, подробному описанию которых Тацитом дивятся современные
археологи: гессенский монах XV века вполне мог видеть все это собственными глазами.
Фишер-Фабиан совершенно верно отмечает (с. 217), что книга «переполнена
этнографическими мотивами разных народов, которые последние заимствовали у соседей», и
«составлена из мусора, содержащегося в античных исторических описаниях», но он не понял,
что эти наблюдения только подтверждают процесс позднего выдумывания «античной истории»
и раскрывают механизм создания апокрифов на основе переписывания других уже введенных в
оборот апокрифов.
И еще: Тацит излишне обстоятельно описывает некий напиток, оказывающийся на
поверку обыкновенным пивом. Неужели гессенский монах думал, что в античном Риме не
знали пива? Он очень ошибался.
Учитывая многочисленные противоречия в тексте (дикие варвары, живущие в городах и
имеющие письменность) и сведения, не подтвержденные археологическими изысканиями
(огромные стальные мечи гирканцев), содержание «Германии» можно считать чистой воды
фальсификацией.
В том же году, когда Балдауф выдвинул свои обвинения и ровным счетом к 400-летию
первого немецкого комментария, в замке Аскона, где скончался Папа Пий II, было найдено
восемь пергаментных листов IX века, содержащих якобы копию работ Тацита. Но они так же
мало доказывают, как и обнаруженная одновременно глиняная табличка со словами «CIS
RHENUM » (по эту сторону Рейна), долженствующая вроде бы подтвердить одно спорное
выражение из «Германии», но тут же разоблаченная как подделка (Кёстерманн, 1970).
«Германия» не перестает удивлять филологов: помимо множества выражений, чуждых
классической латыни, текст пестрит словоформами, мягко говоря, напоминающими
итальянский язык. В течение четырехсот лет не утихают ученые споры вокруг некоторых слов,
например, «Decumates agri», которые еще в 1536 году Андреас Альтхамер счел абсолютно
невозможными, и разбору которых Эдуард Норден(1934) посвятил более пятидесяти страниц,
так и не догадавшись, что это вовсе не латынь, а галло-римское слово.
Каммайер уделил проблеме небольшую статью, озаглавленную «Фальсификация
„Германии" Тацита» (1935, IV, 3); очевидно, он не был знаком с исследованиями Балдауфа и
считал, что фальсифицирована лишь часть работы Тацита. Каммайер заметил, что работам
древнеримских историков о германцах (например, Плиния и Тита Ливия), недостает текстов,
которые в искаженном виде вдруг всплывают у Тацита. За противоречивыми сведениями
лжеТацита скрывается попытка фальсификатора избежать разоблачения (эта техника
использовалась и при составлении Святого Писания). Так, имя германского бога Туистона –
единственное, представляющее интерес, – записано в копиях пятью различными способами.
Что касается стиля, – пишет Каммайер, – то он удивительно, вплоть до выбора слов,
напоминает Саллюстия.