Page 64 - vovie

Уве Топпер: «Великий обман. Выдуманная история Европы» 63

догматика.

На рубеже

Обратимся (вместе с Бодманн) к Регино фон Прюм (ум. в 915), которого я (и Регина
Зоннтаг) рассматривал как первого серьезного летописца. Разумеется, он – как и его
«предшественник» Бэда Достопочтенный – не был признан современниками (излюбленное
выражение сегодняшних ученых, выдающее наше непонимание феномена). «Время его еще не
пришло», – пишет Бодманн (с. 223). Сильные сомнения охватывают меня, когда я думаю обо
всех этих «великих непонятых», намного опередивших свое время.

Отправная точка Регино Прюмского – смерть доблестного Карла Мартелла (741),
спасителя Запада и истребителя сарацинов; тем самым осуществляется продолжение «Истории»
Бэды Достопочтенного. Однако летопись Регино начинается в 1 году от Рождества Христова
(н.э.); доисторического времени больше нет. Или еще нет? Так приоткрывается роль прюмского
монаха, выполняющего вспомогательную функцию шарнира. Первым в полной мере используя
летоисчисление от Рождества Христова (работы, следовательно, написаны после 1000 года), он
выглядит этакой амфибией, промежуточным звеном между фальсификаторами эпохи
гуманизма и позднего средневековья.

Список византийских императоров он переводит в новое летоисчисление; это важная и
необходимая привязка к всемирной хронике. Бодманн (с. 222) именует это предприятие
«двойственным», особенно когда годы правления Карла Мартелла соседствуют с годами
правления императора Льва. Только при помощи (еще одного) этого синхронизма в историю
впервые и вводятся франкские короли, заполняющие периоды времени в христианском
летоисчислении. Это никакой не второй или параллельный исторический путь, но создание
истории из ничего. «Летоисчисление от Рождества Христова у Регино, пусть даже еще и не
слишком подробное, есть нововведение, которое, однако, еще не достигает у него привычной
нам независимости и самобытности» (с. 223). Очень важно тем не менее, что христианское
летоисчисление становится самостоятельным и самобытным явлением. В позднейших хрониках
это летоисчисление (например, Германа Райхенау, 1013-1054) становится реальностью.

Хотя во «Всеобщей истории свевов» у Райхенау начало координат (1 год н. э.) определено
на старый манер (то есть как 42-й год правления Августа), все годы после 1000-го «строго»
соотнесены с немецкими императорами. Это происходит, по крайней мере на столетие,
слишком рано! Следовательно, он также датирован задним числом и сдвинут в прошлое.

Смысл постоянного «состаривания» первых подлинных летописей ясен: в момент
завершения хроники – то есть (предположительно) еще при жизни летописца – современникам
нельзя было предъявлять эту халтуру, ведь очевидцы событий тут же разоблачили бы подлог.
Зато «столетие спустя» эти «мемуары» вполне принимались за чистую монету: они были
написаны с учетом современных представлений, и фальшивку было трудно распознать.
Несколько столетий спустя большинство подобных хроник все-таки распознавалось как
подделки и заменялось на новую версию, переделывалось «под новое мировоззрение».
Совершать очередные исторические открытия, создавать абсолютно новые исторические
«факты» слишком поздно: фальшивка (несмотря на разоблачения отдельных рукописей) уже
прочно обосновалась в историографии. Она стала действительностью.

Яркий пример фальшивки (выполняющей, подобно хронике Регино фон Прюм,
вспомогательные «шарнирные» функции – и эта ее функция была распознана еще Регино) –
творчество знаменитого Зигеберта Камбрейсия (родился в 1030 году в Брабанте, умер 5 октября
1112 года), который с 1050-го по 1070-й преподавал в Метце). Его многочисленные сочинения
пользовались в средневековье большой популярностью, особенно «Хроникой» (от 381 до 1111
года), служивший (невзирая на явную вторичность: он не содержит почти никаких новых
исторических сведений) основой для многочисленных исторических работ. В «Хрониконе»
Зигеберт прямо ссылается на Евсевия (и, соответственно, на Иеронима) и снова включает в
историю поздней античности языческие народы. «Возможно ли использовать один и тот же
метод спустя целых семьсот лет?» – задает вопрос Бодманн и продолжает: «Историк нашего
времени не может позволить себе с такой непосредственной наивностью взять за образец для